Данная рубрика посвящена новостям фантастического книгоиздания на русском языке. Планы издательств, обложки к ещё не вышедшим книгам, издательские пресс-релизы, обзоры новинок прошедшей недели — всё это будет в единой рубрике. Также в последних числах каждого месяца будет появляться обзор «ожидания месяца» с краткими описаниями наиболее интересных на наш взгляд книг, запланированных на следующий месяц.
Для литературы, не относящейся к фантастической, есть следующие рубрики:
Это Земля, но она совершенно не похожа на нашу планету. Это мир с иными законами биологии, астрономии, физики и истории. Это мир беспрекословного торжества духа над материей, разума над телом. И теперь он может быть разрушен до основания. Иероним Бербелек некогда слыл великим полководцем. Однако, проиграв лишь одну битву, он был сломлен и едва не лишился собственной личности и воли к жизни. Но теперь опозоренный военачальник снова понадобился властителям этого мира, ведь они столкнулись с чем-то, что не поддается описанию и усмирению. Встретившись со своими взрослеющими детьми, которых он не видел многие годы, Иероним получает шанс обрести себя прежнего — и отправляется в Африку, страну золотых городов и бесформенных тварей, в сердце тьмы, где по воле чуждого людям сознания рождаются отвратительные чудеса и ужасающая красота...
Из отзывов на роман:
Этот роман — событие такого же масштаба, как выход книг Нила Стивенсона, «Ложной слепоты» Питера Уоттса или «Гипериона» Дэна Симмонса. Иными словами, «Песни» служат некой пограничной чертой: после них литературный пейзаж должен неизбежно измениться.
Владимир Аренев, «Мир фантастики»
На базовом уровне «Иные песни» принадлежат к жанру научной фантастики, но в них также можно найти элементы политического и философского романа. Это одна из самых амбициозных и масштабных книг в истории польской фантастической литературы.
Дариуш Новацкий, доктор филологических наук, профессор Силезского университета
Этот роман вобрал не только фрагменты учений великих философов от Ксенофана до Шопенгауэра, но и чудесно преображенные образы мировой литературы, от летающего острова Джонатана Свифта до экваториальной психоделики Амоса Тотуолы. Все комплименты заслужены: «Иные песни» — тяжеловесная, но мощная, насыщенная смыслами книга, стальным тараном прошибающая стены жанрового конформизма.
В феврале в серии «Звёзды научной фантастики» выходит роман Яцека Дукая «Идеальное несовершенство» в вашем переводе. Насколько нам известно, Яцек Дукай знает русский язык и очень трепетно относится к переводам, сам их проверяет и авторизует. Как обстояла ваша работа над переводом «Несовершенства»?
К тому моменту, как я начал переводить роман, у меня уже был опыт общения с автором: мы довольно много переписывались, пока я переводил «Иные песни». Яцек Дукай и правда очень требовательный автор. Требовательный, прежде всего, к себе — но оттого и к другим, и к переводчикам — в частности. Насколько мне известно, он не менее плотно общается и с переводчиками его романов на английский (в частности, с теми, кто работает над переводом его opus magnum, романа «Лед»). К тому же он действительно хорошо знает русский (достаточно хорошо, чтобы, например, поддерживать двуязычную беседу с русскоязычными — и украиноязычными, кстати, — читателями, как это было на прошлогоднем львовском «Форуме издателей»). Он — представитель того поколения, которое учило русский в школе, к тому же, он активно возобновлял эти свои знания, пока работал надо «Льдом» (сбор материала предполагал обильное чтение русскоязычных первоисточников).
И именно из-за Яцека Дукая я получил эдакий переводческий «стокгольмский синдром». Существует ведь два полюса реальных переводческих стратегий: первая — «дополняй-и-объясняй», где переводчик тянет автора к читателю, выступая одновременно почти соавтором («boromir smiled», в общем); вторая — суровый буквализм, где калькируются авторские языковые решения; первая стратегия притягательна и всегда позволяет переводчику говорить «это не бага, а фича», вторая — всегда отчего-то довольно мучительна, ресурсоемка и часто находится в шаге от решений, имеющих лишь частичное отношение к художественному переводу (и еще тут всегда возникает проблема контроля за редактированием, необходимости предварительно объяснять, отчего в этом конкретном месте абзац выглядит именно так, как он выглядит).
И вот я отослал перевод «Иных песен» автору — и оказалось, что он (вот кто бы мог подумать!) куда больше ценит то, что сделал он сам, чем переводческие «изменения-и-дополнения»; пометок вроде: «тут в польском тексте другое слово» или «этих слов в романе нет» — оказалось в возвращенном куске текста в количестве. Плюс именно в переписке с автором пришлось вырабатывать и тот специфический язык «польского текста о грекоцентричном мире, работающем на основе метафизики Аристотеля», который, полагаю, не мог не вызывать некоторый ступор у неподготовленного читателя.
Но отчего приятно работать с Дукаем — он не только ставит переводчику вопросы и говорит о своих сомнениях; он активно помогает понять, что именно автор хотел сказать, используя такие-то и сякие-то приемы или вставляя вот это вот заковыристое слово, которое — нет, совершенно не нужно заменять более простым и понятным аналогом. Такая работа очень дисциплинирует переводчика, закрепляет в голове определенные ориентиры и дает представление о твоей, как переводчика, свободе при обращении с авторским текстом.
Когда позже я работал над переводом «Сезона гроз» Сапковского, именно это мешало сильнее всего: с одной стороны, был авторский язык (усложненный специфической лексикой, где Сапковский с удовольствием показывает свою языковую эрудицию или где он начинает играть со стилями); с другой стороны — корпус текстов «геральтианы», очень целостно переведенной Е. Вайсбротом (но язык которой стал «вайсбротовским» не в меньшей степени, чем он был «сапковским»). Первый вариант показался мне куда честнее, а вот читатели раз за разом спрашивали недоуменно: «а зачем же такие странные слова в привычном нам Сапковском?».
А общаетесь ли вы во время работы с другими авторами?
Это довольно коварный вопрос. В принципе, у переводчика необходимость общения с автором возникает как минимум когда становится ясным пространство непонятности и непонятости текста. А это, во-первых, это система ономастики и топонимов: в польском языке принято переносить в текст иностранные названия, имена и фамилии ровно так, как они пишутся на языках, откуда взяты; соответственно, раз за разом возникают вопросы «как это звучит» (поскольку для привыкшего к кириллице человека отнюдь не прозрачным является соответствие «Peugeot» и «Пежо», например). Во-вторых, это скрытые цитаты, которые отнюдь не обязательно улавливаются переводчиками (например, любое пафосное изречение героев Яцека Пекары о Христе заставляло забивать фразу в поисковик — не является ли она оригинальной или измененной евангельской цитатой; ровно так же в русском переводе Сапковского утерян целый ряд скрытых цитат, которые автор использовал в «Саге о Геральте»). Наконец, в-третьих, это социальный и культурный контекст упоминаемых авторами реалий (например, в любом романе, действие которого происходит между 1950-ми и 1980-ми годами, во времена ПНР, всегда есть понятные для польских читателей, но совершенно неявственные для читателя иноязычного культурные маркеры — всякоразные соответствия нашего «брежневского застоя» или «кукурузы — царицы полей»).
Но тут проблема, как мне кажется, в другом: переводчик, чтобы начать искать ответы на возникающие по тексту вопросы, должен вообще понять, что он столкнулся с чем-то, что этот вопрос подразумевает. И — да, тут-то общение с автором может помочь. Скажем, когда я переводил несколько повестей и рассказов из цикла «Последняя Речь Посполитая», подсказки автора, густо намешавшего в рассказы культурных (и поп-культурных) реалий, привычных для простого поляка, были очень и очень полезны.
Действие «Идеального несовершенства» разворачивается в будущем, в XXIX веке, в мире, в котором люди уже не вершина эволюции, а лишь меньшинство среди новых «постлюдей». Они — новая ступень в стремлении людей к совершенству, интеллект без тела, который при необходимости можно перенести в любое тело. Поэтому, чтобы избежать проблем с использованием родов (когда пол собеседника неясен или неизвестен), был разработан новый грамматический род, и вам в процессе перевода на русский по сути пришлось изобретать новые склонения, местоимения и окончания для этого грамматического рода. Как вы справлялись с этой переводческой задачей?
С этой переводческой задачей мы справлялись на пару с автором, поскольку для Дукая именно этот момент перевода очень важен (например, он говорил, что местоимения и склонения из «Идеального несовершенства» вполне прижились в среде польских трансгендеров — то есть, начали реально влиять на мир «здесь-и-теперь»). Я предложил несколько развернутых вариантов: как звучит местоимение, какие могут быть окончания, каких окончаний быть НЕ может, несмотря на всю их благозвучность для чужого уха. Пару раз мы поиграли с довольно большими — с главу-две — кусками текста, чтобы понять, что выходит и как это будет работать. В конце концов, остановились на варианте, который в базовых своих решениях оказался достаточно близок к авторскому.
Однако, усложненность задачи с этой игрой-в-новый-род-вне-родов состояла еще и в реалиях мира, описанного автором. Любое постчеловеческое существо в романе Дукая может принимать произвольный вид (или хотя бы разрешенный в рамках текущей Традиции, своего рода базового свода законов и установлений, регламентирующих характер жизни в локальных пространствах места и времени) — в частности, мужской или женский. Во всех случаях, когда в тексте речь идет о реакциях этой т. н. «манифестации», используется род плоти этой манифестации (мужской или женский, в привычной для нас грамматике); когда же речь идет о том, кто таким вот образом «манифестируется» — снова используется грамматика постчеловеческих сущностей. Это довольно выматывает в смысле необходимости отслеживать соответствие текста придуманным автором (и отчасти переводчиком) правилам и, возможно, кажется несколько переусложненным, но к этому довольно быстро привыкаешь.
Впрочем, Дукай и вообще уникальный в отношении работы с языком автор: чуть ли не для каждого своего произведения он создает языковые формы, которые соответствуют самой логике этого мира; порой это кажется ужасно расточительным — но это безумно интересно в смысле и переводческого усилия в том числе.
Часто ли вы работаете с текстами, для которых автор создает новый язык, новые категории или сложную терминологию?
Короткий ответ был бы: достаточно часто. Длинный — подразумевал бы обширную экскурсию в особенности польской фантастики (особенности не только языковые, но и идейные, культурные, идеологические). В сокращенной версии можно обратить внимание, что польские авторы — начиная с Лема и, особенно, с т. н. «социологической фантастики» 1970-80-х (круг авторов, идейно и идеологически близких к Янушу Зайделю), — активно играют на поле, скажем так, «миростроительства». До какого-то момента это выполняло функцию защитной реакции на цензуру, однако — вошло, кажется, в привычку. Сначала меня эта фонтанирующая креативность каждого второго читаемого текста несколько смущала, но потом стала радовать. Поскольку — это ведь очень честная работа: если ты создаешь мир, отличный от нашего, ты должен понимать, что отличаться он будет и в способах называния/описания окружающей действительности. Российские авторы, кажется, очень редко обращают внимание на такую возможность (и тем, кстати, ценней, когда — обращают: как это делает великолепный Сергей Жарковский, например).
Для польских авторов — это довольно разная игра. Дукай, например, может создать свой специфический язык (как он делал это в «Идеальном несовершенстве» или в романе «Лед»); Павел Майка в романе «Мир миров» (тут так и хочется написать «Мир міров», поскольку в названии есть эта отсылка к концу войны — и зеркалка по отношению к «Войне миров»Г. Уэллса) — создает густое варево описаний мира, измененного инопланетным вторжением и материализованными национальными легендами; Лукаш Орбитовский в своих рассказах активно использует молодежный сленг... Примеры можно было бы длить и длить.
Можете рассказать, над какими переводами работаете сейчас, или пока это тайна для читателей?
Я бы скорректировал этот вопрос следующим образом: «чего ждать в обозримом будущем» (имея в виду те переводы, которые сданы в издательства — или работа над которыми продолжается и не представляет собой информацию, разглашать которую пока что рано).
Во-первых, буквально с недели на неделю выходит пятая антология, которую прекрасный писатель и не менее талантливый составитель сборников Владимир Аренев делает для украинского издательства «Клуб семейного досуга». Это сериясборников, первый из которых вышел еще в 2015 году — и они, как мне кажется, достаточно оригинальны по своему составу: тут собраны как отечественные, так и иностранные авторы; в числе последних — и авторы польские, я же переводил для этой антологиирассказАнны Каньтох из ее историко-детективно-фантастического цикла о Доменике Жордане. Как по мне — это очень неплохой рассказ очень здоровского автора.
Во-вторых, сдан перевод двух сборников рассказов Яцека Комуды, где главный герой — небезызвестный нам Франсуа Вийон, поэт и преступник. Это довольно мрачные истории, происходящие в очень качественно изображенном средневековом мире.
Наконец, в-третьих, вовсю идет работа над пятым томомциклаРоберта М. Вегнера о Меекханской империи и ее окрестностях. Книга большая, потому в ближайшее время меня ждет изрядный кусок работы.
Среди современных польских фантастов один из наиболее знаменитых, сложных и необычных авторов -- Яцек Дукай. Его по праву можно назвать идейным наследником Станислава Лема: Дукай предпочитает работать с НФ, при этом большое внимание уделяет стилистике своих произведений и их смысловому наполнению. Почти все они -- по-хорошему экспериментальны и непредсказуемы.
До сих пор на русском Дукая почти не издавали. Исключение -- рассказы "Золотая галера", "Мухобой", "Кто написал Станислава Лема?" да повесть "Сердце мрака". И вот наконец-то подготовлен к печати первый том Дукая на русском -- знаменитые "Иные песни". Это роман, который давно уже считается классикой современной польской НФ, он дважды переиздавался в Польше, отмечен двумя престижными наградами -- премией имени Я.Зайделя и премией SFinks, номинировался также на "Наутилуса".
Книга выходит в серии "Сны разума", в понедельник роман отправляют в типографию, на прилавках ждём к концу марта. Перевел роман Сергей Легеза, уже работавший с Дукаем (именно Сергей перевел "Сердце мрака"; также в его портфолио -- переводы "Доминичка говорит:" Якуба Новака, "Слуга Божий" Яцека Пекары, "И любил ее, хоть помирай" Анны Бжезинской и т.д.)
Уникальность издания заключается не только в том, что Легеза написал послесловие от переводчика и составил блок комментариев к непростому тексту Дукая. Сам роман был вычитан и одобрен автором; перевод и редактура подвергались его внимательнейшему чтению и полностью с ним согласованы. Дукай серьезно относится к своим текстам, все комментарии тоже проходили его проверку (хотя сперва автор вообще склонен был к тому, чтобы роман вышел как есть, без пояснений).
На обложке романа -- иллюстрация со второго "родного" издания "Песен" на польском -- из авторской серии Дукая, которая выходит в престижном, нефантастическом издательстве "Wydawnictwo Literackie".
Мне же остается только поздравить автора, переводчика, редактора и всех любителей современной польской фантастики. Это книга, которую мы долго ждали!
И да, не забываем, что "Астрель" также приобрела права на "Лёд" -- самый внушительный труд Дукая. А если "Песни" понравятся читателю, то мы увидим на русском и другие произведения писателя.
Фантастика Польши не заканчивается на Леме, Кресе или Сапковском. Среди наиболее мощных её авторов -- Яцек Дукай, продолжатель традиций Лема, автор интереснейших и очень разных книг. На русском до недавнего времени он почти не был представлен.
И вот наконец первая инфа по новым изданиям Дукая на русском.
В Киеве под эгидой ВОЛФ-а выходит второй сборник серии "Ruthenia phantastica". Называется "Формула крови", причём -- никаких вампиров внутри!
В сборнике будет впервые на русском опубликована повесть Яцека Дукая "Сердце Мрака". Это смесь альтернативной истории, хард НФ и хоррора. Перевод нашего фантлабовского коллеги Сергея Легезы.
А вот фрагмент из повести.
"– Итак, капитан Эрде.
– Да, вандельштернфюрер?*
— - -
* От нем. Wandelsternfuhrer – букв. «сменный звездный фюрер, вождь»; видимо, должность коменданта.
— - -
– Как там наш старый добрый Рейх? Держится?
– Прекрасен, как никогда, вандельштернфюрер.
Покивал.
– Так я и думал. Прекрасен, как никогда. Именно, – взгляд блуждал по стенам. – А как первое впечатление?
– Ну, сказать по правде, это изрядное потрясение...
– Бордель, а не гарнизон, верно? – прервал меня Мунди.
– Но...
– Ага. Ага, – кивал и все всматривался в стену. – Вы знаете, сколько лет проведете здесь? – спросил внезапно.
– Гармонограммы* ротации все еще соответствуют планам строительства на лунной верфи, по крайней мере, до нас не доходила информация...
— - -
* Диаграмма технологических процессов, расписанных на определённое время.
— - -
– «Адольф Гитлер» должен был стартовать уже шесть лет назад со ста семьюдесятью членами экипажа. Но до сего времени мы не получили необходимого подтверждения. Никто из нас никогда не возвратится на Землю.
– Янки своего «Джорджа Вашингтона»...
– Мертвым грузом, на автопилоте, – перевел взгляд со стены на меня. – Знаете, отчего «Сталин» летит сюда, битком набитый красным мясом? Это даже не колонизация – это спасательная вирусная инфекция, бегство после смерти первичного носителя. Теперь у них есть аргумент: даже полное уничтожение жизни на Земле не уничтожит наш народ! Вы понимаете, капитан? Понимаете, почему нам не прислали больше Унтерменшей и запретили их разводить? Включили в свои расчеты посмертную победу идеологии. А теперь для них будет оправдан даже коллапс Земли.
– Вандельштернфюрер, я не могу...
– А вы знаете, что говорит Фульке? – рассмеялся он ни с того, ни с сего. – Что мы должны действовать так, словно те, кто отдавал эти приказы, уже не существуют. Здесь было кладбище, сначала мы наших мертвецов хоронили, но когда число могил превысило два десятка, я приказал их выкопать и кремировать; с того времени всех кремируем.
– Я не понимаю, зачем вы мне это...
– Мой дорогой капитан, я вам очерчиваю фон. Вы полетите в Пекло. Вы полетите в Пекло и похитите либо убьете Дьявола, хе-хе-хе. Выдвигаетесь завтра на рассвете."